К литературному Олимпу

Ирина Агафонцева, 9-а класс

Катастрофически

Дождь... Омерзительно-холодный, катастрофически-неприятный. Ногами в старых кроссовках разгребать мертвенно-желтую груду листьев, почти машинально перелистывать мелькающие лица в метро, надеясь на то, что эскалатор никогда не вынесет меня на платформу – нормальная жизнь, лишенная лирики, полная цинизма...

Меланхолия – слово, полностью изъятое из словарного запаса жителей огромного мегаполиса.

...Длинный вязаный шарф и зажатая дрожащими от холода пальцами сигарета абсолютно не вписываются в общую картину с буквально пролетающими мимо меня на ультразвуковой скорости молодыми юношами и девушками (этакими new russian jankey), чинными, подчеркнуто солидными дипломатами и домохозяйками, нагруженными более нереализованными карьерными амбициями, чем, скажем, неподъемными на первый взгляд сумками. Скучно... но если люди спешат, значит это кому-нибудь нужно – жалкая ирония, глупый сарказм.

Слезы по щекам и растекшаяся тушь – это все дождь! – приводят окружающих в молчаливое секундное недоумение и заставляют их торопиться, торопиться. У меня впереди вся жизнь на раздумья, а у них в наличии лишь редкие, но от этого не менее сладостные минуты уединения, перечеркивающие, правда, малейшую возможность на самоанализ.

Крыша двенадцатиэтажного дома, озноб, обветренные губы и восхитительный вид в результате. Нет, у меня нет суицидальных наклонностей (хотя, вполне возможно, я просто не хочу устраивать бесплатное шоу для немногочисленных зевак), но именно сюда я прихожу всякий раз в состоянии осенней депрессии – мировая скорбь. Только отсюда я могу наблюдать жизнь во всем ее блеске и убожестве (как пафосно!), полностью уверовавшая в то, что с моим исчезновением не изменится ровным счетом ничего. Отличный трюк: остановиться посреди оживленной улицы, закрыть глаза и представить свою смерть, гибель, кончину – сотни бессмысленных значений глупого, пустого слова. Ведь, в сущности, ничего невероятного не произойдет, и люди все равно будут куда-то спешить и изображать неизвестного назначения радушные улыбки на бледно-безразличных лицах, и холодные жемчужины дождя не перестанут барабанить по утренним стеклам, ознаменовывая собой приход нового дня, полностью идентичного предыдущему, как клонированная Долли, такого же бесполезного из длинной череды ему подобных. Все это, конечно же, удручает, однако учит ценить каждое мгновение. Зачем, спрашивается? Легче от этого все равно не становится.

...Скоро начнется зима, колючие снежинки заполонят собою пространство моей одинокой жизни. Все так скучно, бесцветно и уныло! Очень скучно. Наверное, этот город просто не для меня...

Две старые старушки

Мы давно живем вместе. Я даже не знаю, как долго; все началось нелепо и случайно, а продолжается до сих пор. Мы живем сами по себе, обособленно от окружающего мира и друг от друга, укутавшись в вязаные шали старческих забот. Но нас двое и мы вдвоем. Хотя мы и не замечаем друг друга, да что там: мы и разговариваем-то только раз в год. Но нам хорошо вместе – не так одиноко. Рассказать?

Мы рано просыпаемся и всегда вяжем по вечерам, сплетая нити в причудливые узоры посторонних юных судеб, не всегда, правда, счастливых – какая, в сущности, разница? – наши правила. Мы никогда не спим, но делаем вид, будто бы спим, чтобы не беспокоить друг друга. Мы придумываем разные истории, но никогда их никому не рассказываем; мы пишем письма разным – как знать? – может, несуществующим людям, но никогда их никому не посылаем. Мы не запоминаем сны, а может быть в старости они уже и не снятся? Мы обе любим жасминовый чай и давным-давно выбросили телевизор. Мы никогда не получаем рождественских открыток, и я даже уже не помню, как мы познакомились – скорее всего, мы всегда были вместе, быть может, с рождения. Мы листаем потрепанные жизнью старые книжки в поисках забытых забавных картинок и ровно в восемь зажигаем свет во всех комнатах. Мы любим зефир и всегда подолгу ищем очки. Мы вяжем шапочки, шарфы и варежки на Дни рождения неродившихся внуков. И уже очень давно не замечаем друг друга. Я, кажется, начинаю повторяться. Но мы всегда вяжем по вечерам и никогда не разговариваем друг с другом. Правда-правда. Помнится, однажды Берта уколола спицею палец, но вы же знаете – мы ведь совсем отвыкли от общения. Она хотела позвать меня, но так давно не называла меня по имени, что совсем забыла его. В тот вечер она так и осталась сидеть в своем полуразвалившемся кресле, превозмогая боль – она ведь продолжала вязать, – а кровь стекала по вязанью прямо на ковер, и до сих пор на нем различимы несколько капель запекшейся крови. И, знаете, это – все, что останется мне от Берты в случае, если ей однажды надоест ни с кем не разговаривать и вязать, и она решит покинуть меня, и я не знаю, как буду жить одна, без моей неразговорчивой Берты... А пряжа была – вы бы видели только – белая-белая!

...Еще у нас нет картин на голых нештукатуреных стенах, только вырезки из чужих и таких же старых журналов и совсем нет фотографий, кроме нескольких, сделанных давно-давно, в детстве. Они пылятся по ящикам изъеденного молью комода, либо сгорели в пламени камина – мы не разжигаем огонь книгами, ведь вдруг когда-нибудь в одной из них (мы, конечно, не знаем в какой и на всякий случай перелистываем одни и те же книги по нескольку раз) отыщутся незамеченные когда-то картинки? Это же кусочек чей-то жизни, пусть даже такой крошечной, выдуманной. Иногда мы даже лепим фигурки из папье-маше, но они почему-то обыкновенно получаются такие угловатые, неживые, ума не приложу – почему? Ведь мы вкладываем в них столько... Я вам уже наскучила, вы меня совсем не слушаете. Вам не интересно? Но...

Мы давно живем вместе. Две старые старушки, два одиноких одиночества.

* * *

Очень давно, к моему огромному сожалению, моя незаметная Берта так давно скончалась, что порою мне кажется, будто ее никогда и не было со мной, может, я ее выдумала, спасаясь от всепоглощающего сумасшествия и безмолвного забвения? А иногда – будто она никуда и не исчезала вовсе, вот ведь она, посмотрите: черный капор, сидит неподвижно в своем любимом кресле и вяжет бесконечный кроваво-белоснежный шарф, методично, так ни разу и не попытавшись вспомнить мое имя и придумать незамысловатую тему для необязательного разговора.

01.01.2004