Литературная Вятка

Анна Шушакова, 10-а класс

Научный руководитель: Л.М.Ситникова

А.Грин и его отношение
к "механическим" началам жизни

"Не фантастика, а реальность вера в человека,

в его возможности определяет силу мечты Грина

о будущем и ее действительный характер"

Н. Дунаевская

Странен и драматичен путь Александра Грина – нелегкая человеческая судьба, своеобразная и трудная судьба литературная.

Он умер в отдаление от литературных столиц России, от каравелл и бригантин, которые воспевал, на глухой улочке южного городка, в вдалеке, который станет через несколько десятилетий местом паломничества…

Известный небольшому кругу профессионалов, он, уйдя из жизни, словно бы утонул в мертвом море, навсегда стал символом прошедшего времени, - зыбкая тень, книжка непонятного произведения, без начала и конца где-нибудь в районной библиотеке, возможно, переводная, с нерусскими да и не иностранными - может быть, марсианскими? – именами героев.

Непростым было отношение А. Грина к вопросам технического прогресса: летательным аппаратам, автомобилям" скрежету механизма", и в связи с этим к нервным перегрузкам человеческой психики.

Рассмотрим рассказ Грина " Состязание в Лиссии", где писатель дает сравнительную характеристику полета человека и полета аэроплана: "Хорошо летать в сумерках над грустящим пахучим лугом, не касаясь травы, лететь тихо, как ход шагом, к недалекому лесу; над его черной громадой лежит красная половина уходящего солнца. Поднявшись выше, вы увидите весь солнечный круг, а в лесу гаснет алая ткань последних лучей.

Между тем тщательно охраняемое под крышей непрочное, безобразное сооружение, насквозь пропитанное потными испарениями мозга, сочинившими его подозрительную конструкцию, выкатывается рабочими на траву. Его крылья мертвы. Это - материя, распятая в воздухе, на неё садиться человек с мыслями о бензине, треске винта, прочности гаек и проволоки и, ещё не взлетев, думает, что упал. Перед ним целая кухня, в которой, на уже упомянутом бензине, готовится жаркое из пространства и неба на глазах, на ушах клапаны; в руках железные палки и вот, в клетке из проволоки, с холщовой крышей над головой, поднимается с разбега в 15 сажен птичка божия, ощупывая бока.

О чём же думает славное порхающее создание, держащиеся на воздухе в силу не иных причин, чем те, благодаря которым брошенный камень описывает дугу. Отрицание полета скрыто уже в самой скорости, бешеной скорости движения.

Однажды встретившись с литератором Ленским, Грин остановился, расправил руки в стороны, затем поднял их и вытянул, подобно пловцу, бросающемуся с вышки. Ленский наблюдал за ним с восхищением и изумлением. Грин закрыл глаза и тянулся, тянулся вверх:

- Не получается. Пока не получается. Но ужо получиться. Верю в это крепко. А пока что пусть получается в рассказах и романах.

В рассказе "Серый автомобиль" А. Грин выражает своё сложное отношение не только к летательным аппаратам, но и к автомобилям.

"…Это был металлический урод обычного типа, выползающей шестигранной формой, напоминающей поставленную на катушку калошу, носок которой обращен вперед…Каждый раз, как я видел это (движение автомобиля), у меня поднималась к сердцу ощущение чужого всему, сценического и наглого существа, пролетающего с холодной душой огромное пространство ради цели невыясненной…Проходя улицей, я был всегда расстроен и охвачен атмосферой насилия, рассеиваемой стрекочущим и скользящим с быстротой гигантских жуков сложным седалищем…"

Рассмотрим общее восприятие Грином самого духа и темпа новой действительности.

Первый сборник рассказов Грина появился в 1908 году. Технические достижения того времени были не менее поразительны, чем сейчас. Разница состояла в том, что тогдашние технические новшества (электричество, самолеты, кинематограф) наглядно и однозначно переходили из области чудес в область быта. В 1909 году Блерио перелетел Ла-Манш. В том же году по радио передали голос Карузо, а на заводах Форда выпускали уже по сорок автомобилей в день. А ведь всего около десятка лет до этого в Лондоне впереди любого механического экипажа должен быть идти сигнальщик с красным флажком.

В том же 1909 году сын миллионера Маринетти выпустил свой первый манифест. При изучении футуристских деклараций рассматриваются по преимуществу их "эстетические" цветочки. А ягодки состояли в том, что Маринетти и его приверженцы провозглашали тотальную механизацию личности" Мы, - объявлял Маринетти, - (подготовляем создание механического человека) уничтожим любовь, преодолеем "наваждение единственной женщины". Романтическая любовь заменяется "простым совокупием продолжения рода". "Мы, - продолжал Маринетти, - подготовляем создание механического человека с заменяемыми частями". В скоре появились картины. Кирико, изображающие нового человека-чудовище, склепанное из геометрических деталей, и со звездой на яйцевидном подобии безглазой головы.

Выходки Маринетти, в общем, не принимались всерьёз: они считались "эпатацией буркиза", а то и просто шалостями проглядывало вполне серьёзное посягательство империализма на человеческую личность.

Россия не оставалась в стороне от капиталистического прогресса. В 1910 году в Петербурге состоялась первая авиационная неделя. Над комендантским ипподромом под визг дам трещали монопланы и бипланы. Обыватель чуял: грядёт на Русь что-то небывалое, безжалостное, закованное в железные латы и все эти Форды, Бенцы, Цеппелинн грозят разрушением веками сложившегося уклада. Аркадий Аверченко на авиационную неделю откликнулся фельетоном, в котором лётчики изображались по рецепту Маринетти - "живые, на диво сработанные механизмы, исправно, без перебоев, стучали их моторы - сердца, а в жилах холодной размеренной струёй переливался бензин".

Кислые насмешки над авиаторами, выражали смутный страх обывателя, перед неизвестным.

Авиационную неделю посетил и Грин. Вера Павловна, первая жена Грина, вспоминала: "В апреле 1910 года в газетах появилось объявление, в котором Всероссийский комитет извещал население о том, что на Комендантском ипподроме с 25 апреля по 2 мая состоится "авиационная неделя". Ещё сообщалось, что в состязании должны участвовать первоклассные авиаторы.

Большинство зрителей вышло на ипподром пешком, но ничто не портило радостного настроения. Я была на ипподроме два раза. Полёты казались мне грандиозным и захватывающим зрелищем.

Совсем иначе их воспринимал Александр Степанович. Всю "неделю авиации" он был мрачен и много пропадал из дома. Когда я с восхищением заговаривала о полётах, он сердито ответил, что эти все восторги нелепы: летательные аппараты тяжеловесны и безобразны, а лётчики – те же люди. Я возразила, что авиатор должен быть отважным, а мужества нельзя не ценить. Грин ответил, что шофёр, развивая большую скорость в людном городе, тоже не мало рискует.

Потом он написал рассказ "Состязание в Лиесе". Прослушав этот рассказ, я сказала, что полет человека без аппарата ничем не доказывается. Ничем не объясним, а потому ему не веришь.

Александр Степанович вообще не выносил замечаний, он тут особенно резко ответил: Я хочу, чтобы мой герой летал так, как мы все летали в детстве во сне, и он будет летать". Казалось бы, ценитель всего необыкновенного, творец фантастических городов и стран, укрывающий героев звездными именами, при виде самолёта должен был замереть в восторге. Но Грин в восторге не замер. Он рассердился. Как только он не обзывал ни в чём не повинный аэроплан: и "безобразным сооружением, насквозь пропитанным потными испарения мозга", и "материей, распятой в воздух", и даже кухней, где с помощью бензина "готовиться жаркое из пространства и неба".

Обывателя пугал механический человек. Грина раздражала односторонность развития цивилизации. Он понимал, что капиталистическая техника ещё больше закабалит человека, затушит его личность, приглушит дарование природой творческие способности.

Грин боялся механического человека. Он видел, что бесы капиталистической техники морально калечат живого человека, оскопляют его волю, превращают его во что-то вроде разряжённой нервной батареи. Поэтому-то Визи ("Возвращённый ад") не любила ничего механического, даже будильника.

Грин в своих сочинениях непрерывно пытается разбудить веру человека в себя, постоянно возбуждает симпатию к тем, кто в необычных ситуациях не полагается ни на бога, ни на чёрта, а надеется исключительно на свои человеческие ресурсы.

В "Бегущей по волнам" есть такой эпизод: увидев с борта корабля непреступный остров, Фрези непременно захотела побывать там. Офицер шутливо говорил девушке: "Вы так легки, что при желании и могли бы пробежать к острову по воде и вернуться обратно, не замочив ног". Что же вы думайте? "Пусть будет по - вашему, сер, - сказала она – Я уже дала себе слово быть там и сдержу его или умру". И вот, прежде чем успели протянуть руку, вскочила она на поручни, задумалась, побледнела и всем махнула рукой. "Прощайте! – сказала Фрези, - Не знаю, что делается со мной, но отступить уже не могу". С этими словами она спрыгнула и, вскрикнув, остановилась на волне, как цветок. Никто, даже её отец, не мог сказать слова, так все были поражены. Она обернулась и, улыбнувшись, сказала: " Это не так трудно, как я думала".

Навязчивая вера в то, что человек обладает какой-то скрытой силой, которая способна преодолеть объективные законы, общеизвестна. В Индии в пещерах Энлора высечен барельеф "Полет". Он исполнен настолько искусно, что чувствуешь – изящно изогнутая фигура человека действительно летит и летит не вниз, а вверх , хотя она не снабжена ни крыльями , ни какими-либо другими летательным принадлежностями.

Много веков одна и также мечта катится по одной и той же дороге.

Вопросы механизации жизни связанные с развитием летательных аппаратов и автомобилей, по Грину, невозможны без развития так называемых городов - мегаполисов. В городе-мегаполисе, по Грину, стоит проблема отчуждения, разрыва между человеком и созданным им миром "второй природой". В городе отсутствует природа – источник подлинной красоты, он противопоставим природе, как искусственный мир - естественному. Трагический процесс искажения духовного мира человека, принимающего искусственность за естественное состояние, ведёт к нравственным тупикам, психическим аномалиям, духовному разрушению отдельной личности, которая предаётся специфически гриновской формулой - "взорванный духовный мир".

Уже в раннем рассказе "Карантин" (1907) возникает образ мегаполиса и города пустыни; ему противопоставлен естественный и прекрасный мир природы, соприкосновение с природой становится для героев и потрясением, и исходным пунктом восстановления взорванного мира.

В рассказах "Зурбаганский стрелок" (1913 г.), "Воздушный корабль" (1909 г.), "Четвёртый за всех" (1912 г.) и "Возвращённый ад" (1915 г.) предстают разные аспекты противоречий между городом и живучими в нём людьми, превращение культуры в антикультуру; город как созданное человеком творение техники и искусства и как мир ложных, уродливых отношений между людьми, накопленное людьми богатство духовных ценностей и невозможность их реализации.

Деградация культуры, превращаемой в антикультуру, - мир техники в своём недобром безостановочном движении мстит человеку, порабощая и лишая духовности.

Вот как ощущает, например, драматизм столкновения индивидуальной человеческой психики с тем, что мы ныне назвали бы "информационным взрывом", герой "Возвращённого ада" журналист Голлен Марк: "Болезненное напряжение мысли, крайняя нервность, нестерпимая насыщенность остротой современных переживаний, бесчисленных в своём единстве… держали меня…последние десять лет в тисках пытки сознания. Не было вещи и факта, о которых я думал бы непосредственно: всё, что я видел, чувствовал или обсуждал, - состояло в тесной, кропотливой связи с бесчисленностью мировых явлений, брошенных сознанию по рельсам ассоциаций… Всё приблизилось, всё задавило сознание, измученное непосильной работой. Наука, искусство, преступность, промышленность, любовь, общественность… ринулись несчисленной армией фактов на осаду рассудка, обложив духовный горизонт тучами строжайших проблем, и я против воли должен был держать в жалком и нервном порядке, в относительном равновесии – весь этот хаос умозрительных и чувствительных впечатлений".

Подумать только – ведь это не кто иной как "чуждый действительности" романтик Грин, вывел в романе 1925 года "Золотая цепь" фигуру механического робота Ксаверия, очень точно предсказав и возможности создания "искусственного интеллекта и их пределы: робот выступает полноправным собеседником человека, давая ужасающие по своей осмысленности ответа на вопросы присутствующих, но резко отводя в сторону все те, что требуют и индивидуального, и эмоционального к себе отношения ("Мне…Я - механизм".) и подчёркивая полную зависимость от вложенной в него человеком программы: "Ты говоришь сама с собой; сердись на саму себя!".

Однако на самом деле позиция Грина по отношению к культурному прогрессу была неизмеримо сложнее и многозначнее, чем это может показаться.

Наивным было бы думать, что Грин не признаёт необходимости технического развития человека. Аргументы рассеяны и по цитируемому рассказу: "Жизнь делается сложнее, быстрее, её интенсивность возрастает беспрерывно. Этой интенсивности содействует техника. Не возвратиться же нам в дикое состояние?" Но художник отчётливо видит и другую сторону вопроса "темп нынешней жизни", "сила всех механизмов, гремящих вокруг нас", чреваты деформацией личности, грозят нравственными потерями, в чём-то противостоят великой "мастерской природы". Вдумаемся в страстный монолог героя "Серого автомобиля", произнесённого более полувека назад: "Деревце… растёт столетиями… Алмаз и золото не имеют возраста. Персидские ковры создаются годами. Ещё медленнее проходит человек дорогой науки. А искусство?…Его лучшие произведения видят иногда начало бороды мастера, в конце же осуществления своего подмечают и середину. Вы скажите, что быстрое движение ускоряет обмен, что оно двигает культуру?!"

Действие новеллы "Серый автомобиль" по-прежнему происходит в Гринландии. Вопрос, который привлекает внимание Грина, - конфликт духовного мира человека со страшным веком, бездушным, механистичным, превращающим человека в автомат, в заводную куклу. Символом "страшного мира", "кошмаром средь бела дня", порабощающим личность, выступает Серый автомобиль – "циническое и наглое существо, пролетающее с холодной душой огромное пространство ради цели невыясненной" (5,190). Героиня новеллы Коррида Эль-Бассо в начале появляется перед нами как красивая и любимая героем девушка, затем, при близком знакомстве, подобна "манекену со спокойной улыбкой, блистающему под стеклом" (5,198), и, наконец, оказывается вещью, сбежавшей из паноптикума, восковой фигурой, красивым, бездушным механизмом. Она – порождение цивилизации, превращающей людей в автоматы и автоматы - в подобия людей.

По мысли Грина, спасение от бездуховности, нивелировки личности в самосожжении, "в пении сердец", в жертвенной любви. Фантастические образы – символы: серый автомобиль, повсюду преследующий героя и приводящей его к сумасшествию, загадочная фигура женщины - восковой куклы автомата, "безумной в холодном сверкании своем, недоступной, ибо не живой" (5,216) – отражает и протест самого писателя против власти вещей ("берегись вещей!). Они очень быстро и прочно порабощают нас" (5,203), против лихорадочного движения без цели, против суеты современной жизни, превращающей человека в машину. Это романтический протест писателя против модернизированного, техницированного мещанства буржуазной действительности. И фантастическим образом - символам: серому автомобилю, восковой кукле – художник противопоставляет "людей неторопливых, как точки, ближайшие к центру, с мудрым и гармоническим ритмом, во всей полноте жизненных сил, владеющих собой, с улыбкой даже в страдании" (5,219)

В этом же рассказе А. Грин поднимает вопрос роли кинематографа, ибо отношение писателя к кинематографу как нельзя более ярко отражает и общий культурно–созидательный пафос его творчества, и настороженность вызываемую у художника технизацией жизни в ХХ веке, и его чуткость, открытость всему новому, перспективу в эстетических веяниях времени.

Кинематограф фигурирует в рассказе весьма двусмысленном, если не в зловещем свете. Вот как описывает свои впечатления от него герой: "Аппарат силы и дарования артистов, их здоровье, нервы, их личная жизнь, машины, сложные технические приспособления – всё это было брошено судорожною тенью на полотно ради краткого возбуждения зрителей, пришедших на час и уходящих, позабыв, в чём состояло представление. На моих глазах энергия переходила в тень, а тень в забвение. И я отлично понимал, к чему это ведёт".

Надо заметить, что в своём скептицизме Грин был не одинок. Признавая огромные возможности кинематографии в области документалистики, крупнейшие деятели русской культуры (а среди них были и Л. Толстой, и Горький, и Блок) долгое время отвергали претензии кино на роль искусства и, в лучшем случае, видели в нём развлекательное зрелище (каковым оно, конечно, в ту пору не являлось). Поразительно почти текстуальное совпадение между цитированным отрывком из "Серого автомобиля" и дневниковой записью Блока (с которой Грин, естественно не мог быть знаком): "Кинематограф – забвение, искусство – напоминание".

Шли годы. Грина "не покидает мечта о летающем человеке". Им становится Друд. Перед нами образ - символ-концепция, выражающий трагическое противоречие между величием творческих сил индивидуализма и неспособностью человечества осознать это величие как общее, "родовое", своё собственное.

Полёты Друда ("Блистающий мир") - это несверхъестественное, потустороннее явление, его общение с миром – совсем не вторжение ирреальных, таинственных сил в реальную действительность. Друд – наиболее полное воплощение философско-эстетической концепции художника. Грин считал, что мир и человек в нём далеко не исследованы, что очень мало знают себя и подозревают себя, какие необыкновенные способности в них есть. Грин всерьёз верил, что человек, бесспорно, некогда умел летать и летал. Он говорил, что люди были другие и будут другими, чем теперь…

А пока у Грина этим необыкновенным даром полёта обладает идеальный герой, воплощающий все лучшие качества человека и несущий в себе творческое, будоражащее начало, не дающее жизни застояться, успокоиться, застыть: "неподвижную, раз и навсегда данную, как отчётливая картина, жизнь волнует он, и меняет, и в блестящую даль, слиясь, движет её". Друд, отрицая всякую – духовную, общественную, социальную неподвижность, символизирует неисчерпаемость жизни" человека и "сверкающий вызов всем".

Фантастический образ летающего человека многозначен в романе. Раскрытию его судьбы подчинен сюжет произведения, герой выступает носителем философско-эстетической позиции автора, и, наконец, Друд – развёрнутый символ творческого движения и беспредельности, могущества человека.

Друд летает потому, что он так устроен, потому что не летать не может, хотя в черновых вариантах романа Грин пытается обосновать, осмыслить сверхъестественную особенность героя. Интерес представляет черновой набросок к феерии "Алые паруса", где впервые появляется образ летающего человека под именем Мас-Туэля. Позднее художник откажется от этого образа и не включит его в феерию. Но задушевная мысль о могуществе человека, о его яростном и вдохновенном полёте, родившаяся ещё в 1910 году во время Авиационной недели (о которой мы уже упоминали), будет волновать А.Грина постоянно, пока в 1923 году он не создаст роман о летающем человеке. Черновой набросок интересен тем, что здесь Грин показывает полёт человека, ставшего прообразом Друда. Мас-Туэль полетел в 14 лет, и взлетел он потому, что в небе "творились тихие чудеса", там была "мечтательная таинственность, так много говорящая душе, когда она живёт отдельно от тела, возвышаясь над телом и забывая о нём". Мальчик, который и раньше обнаруживал чудесную обособленность от других людей, полетел, забыв о теле, заворожённый прекрасной и недостижимой синевой небес и белизной облаков.

Мас-Туэль как будто погружен в сон наяву, который освобождает его от цепкой паутины реальности.

Желание рассмотреть вблизи небесный залив возникло у него совершенно естественно. Невозможность достижения цели не исключает, как известно, соответствующих желаний. Подобные желания безотчётны. Но такое, чисто зрительное желание Мас-Туэля сопровождалось неожиданным результатом, – он поднялся в воздух, потеряв всё, и в смертельном испуге, увидев покинутую лодку, не понимая, что произошло, закричал так отчаянно, что летевшая невдалеке чайка взмыла, слома линию полёта, высоко вверх.

…Он летел вверх, в позе человека, приготовившегося к прыжку, это продолжалось недолго, пока остановившееся дыхание не разродилось криком. Разумеется, он был в этот момент далёк от возможности наблюдать своё душевное состояние, иначе заметил бы непременно, что делается.

Человеческая душа – то, чему Грин поклонялся всю жизнь, что он никогда не уставал изучать, в самые глубины которой он посылал луч света, - могущественна у его героя. И ей подчиняется тело человека и всё вокруг, когда она стремится к красоте. Вот почему художник отказался от реального обоснования чудесного: летания героя - благодать, данная человеку духовно исключительному.

В задачу Грина не входило показать формирование и становление своего героя. Он действует в романе сложившимся, зрелым человеком. Потому художник отбрасывает весьма впечатляющий и многое проясняющий в характере героя рассказ о его детстве и первом полёте. И герой – сначала Мас-Туэль, а затем Друд, отражает уже в своей внешности черты бесконечной красоты и духовного богатства летящей души.

Грин подчёркивает в портрете героя постоянные качества: он "прям и красив, как морская птица", "прямой, как пламя свечи", у него огромная духовная сила и исключительность – "душа владыки, обречённого жить под чужим именем", "бледное лицо, полное спокойной власти, "лоб светлый, как купол". Не исключено, что на создание образа главного героя Грина повлияла поэма Лермонтова "Демон". Друд так же, как и лермонтовский Демон, бросает романтический вызов миру, всем законам на земле. Без сомнения, Друд и Демон - образы разного времени и разной степени художественного обобщения, но влияние гениального вымысла Лермонтова как толчка для создания героя Грина весьма вероятно…

Александр Грин не приемлет бездуховности. И в своих любимых героях он воспевает как самое прекрасное - одухотворённость, порывы высоких чувств. Писатель был убеждён: механичность, технизация мышления – это проявление бесчувственности, то есть бездуховности, значит, и полного отсутствия способности творить добро и красоту. Истинным героем и является Друд, в котором, несомненно, немало собственного авторского, он утверждал одинокого мечтателя, который пытался преодолеть лёд недоверия, разъединения людей, пробудить людей, помочь им открыть в себе великие творческие возможности. Друд погибает, разбившись во время полёта, но остаётся жить даже в памяти Руны, предавшей его любовь.

В ответ на вопрос анкеты журнала "Что будет через 200 лет?", ("Синий журнал" № 1 1914 года) Грин безрадостно отвечал: " Я думаю, что появится усовершенствованная пишущая машинка. Это неизбежно, Человек же остаётся этим самым, неизменным. Вперёд можно сказать, что он будет делиться на мужчину и женщину, влюбляться, рожать, умирать.

Леса исчезнут, реки, изуродованные шлюзами, переменят течение, птицы ещё будут жить на свободе, но зверей придётся искать в зверинцах. Человечество огрубеет, женщины станут безобразными и крикливыми более чем теперь. Наступит умная, скучная и сознательно жёстокая жизнь, христианская (официально) мораль сменится эгоизмом. Исчезнет скверная и хорошая ложь, потому что будет читать мысли других. И много будет разных других гадостей…".

"Я видел тех самых бродяг с магическими глазами, каких увидит этот же город в 2021 году, когда наш потомок, одетый в каучук и искусственный шёлк, выйдет из кабины воздушного электромотора на площадку алюминиевой воздушной улицы".

Художественно сформировавшись в начале новой эпохи, Грин, быть может, в большей мере, чем кто-либо другой, отразил в своём творчестве ситуацию "порубежья": отталкивание от старого и неготовность до конца принять новое; приверженность традициям и нетрадиционность в прямом значении слова; склонность к сочетанию "высоких" и "низких" уровней. Однако в главном – в ориентации на самые высокие нравственные и гуманистические ценности – творческая позиция Грина всегда отличалась большой цельностью и последовательностью.

В статье В.Скуратовского ("Литературная газета " 20 августа 1980 года) справедливо и точно сказано, что "все темпы гриновской антропологии и культурологии…чрезвычайно ответственны", и что этот, создавший "свою наивную, но проницательную феноменологию приключений человеческого духа в начале ХХ века" мечтатель, предстаёт сегодня перед нами ещё и как "мыслитель – автор причудливых и ёмких парабол об уделе человеческом". И пусть Грин не всегда был оптимистичен в вопросах будущего, возможно, даже ошибался, прогнозируя странные последствия "технизации" жизни. Но в том же самом рассказе "Серый автомобиль" звучат гриновские слова Веры: "Меж тем, одна греза не даёт мне покоя. Я вижу людей, не торопливых, как точки, ближайшие к центру, с мудрым гармоническим ритмом, во всей полноте жизненных сил…".

Несколько десятилетий подряд творчество Грина подвергалось нападкам критики, настроенной сугубо классово. Книги его сжигались на тех самых, "пропитанных удушливой смолой публицистических и партийных кострах", что столь проницательны были упомянуты в "Блистающем мире". Незадолго до войны, в праздничном (за 23 февраля) номере "Литературной газеты", появилась статья Веры Смирновой, предупреждающая читателей: "У корабля, на котором Грин со своей командой отверженных отплыл от берегов своего отчества, нет никакого флага, он держит курс "никуда".

В наше время имя Грина на карте русской литературы своего отечества сияет своим неповторимым светом, оставаясь всегда современным и злободневным.

1. Грин А.С. с.с: в 6т. т.4 446-447 М. "Правда" 1980 стр.12

2. Грин А.С. с.с: в 6т. т.ч. 313 М. "Правда" 1980 стр.2

3. Грин А.С. с.с: в 6т. т.3 с 328-329 М. "Правда" 1980 стр.6

4. См. об этом воспоминания М.Слонитского. А.Грин. "Звезда" стр.8

5. Грин А.С. с.с: в 6т. т.3 с 209 М "Правда" 1965 стр.8

6. см. воспоминания Калицкой. В. кн. "Воспоминания об А. Грине"

7. ЦГАЛИ ф.127, оп.1 ед. хр.12 об.-13 об.

Б и б л и о г р а ф и я :

1. Воспоминания об Александре Грине. Составил Сандлер В. Лениздат., 1971 г.

2. Ковский В. Романтический мир Александра Грина, М., 1969.

3. Харчев В. Поэзия и природа Александра Грина, Горький, 1995.

4. Кобзев Н. Роман Александра Грина. Кишинёв, 1983.

5. Ковский В. Блистающий мир Александра Грина. Собрание сочинений в 5 томах. Вступительная статья М. "Художественная литература" 1991.

6. Борисов Л. "Волшебник из Гель–гью" Издательство "Художественная литература" Л. , 1971.

7. Амлинский В. Избранное М. , "Детская литература" 1987.

8. Вержбицкий М. Встречи. Издательство "Советская Россия", М., 1978.

9. Загвоздкина Т., Попов Ю. Время и пространство в романтическом мире А.Грина в сборнике "Жанр рассказа в русской и советской литературе", 1983.

10. Грин А.С. Собрание сочинений в 6 томах – М.; Правда, 1965.

11. "Русское богатство", 1910, №3 , стр. 146.