К литературному Олимпу

Екатерина Крутихина, выпускница 1999 года

ИСТОРИЯ

Действительность в ее развитии,

движении; прошлое, сохраняющееся

в памяти человечества – история.

(Толковый словарь)

- А-а! Вы историк? - с большим облегчением

и уважением спросил Берлиоз.

- Я – историк, - подтвердил ученый

и добавил ни к селу ни к городу:

- Сегодня вечером на Патриарших

будет интересная история!

(М.Булгаков. "Мастер и Маргарита")

В комнате Казза были обычные сырые дворцовые сумерки. От них ничуть не спасал свет факелов, принесенных стражниками. Уныло. Жутко. Стражники, нарушая Устав, переминались с ноги на ногу, сжимали пальцы, трясли руками – грелись. Как можно выстоять три часа в таком карцере? А уж какой разумный человек здесь жить будет, разве что великий грешник былое замаливать? Но не грешник усмиряет свою плоть меж этих бесконечно высоких черных стен, не безумец удален от всех в темницу. Здесь – обиталище Казза, владыки и царя, Великого Лимуса всех необъятных просторов страны Лис-Мусолавии. А за стенами, за толстыми старыми стенами, ходят разные слухи про этого лимуса, про его владычество, про былых лимусов. Страшно людям: солнце скрыто за туманными облаками уж который год, днем небо серое, ночью – рыжее; на бескрайних землях Лис не растет привычный хлеб, и некоторые придумали растить новый, но они, конечно, чародеи; говорят, бога не чтут… Поля обнажены, леса свели еще при прошлом лимусе, дороги зарастают дурной травой, плутают, ведут не из города в город, а в черные тартары или еще хуже – в столицу. А про столичный град что говорят, ах… Да людям и своих бед хватает, не хочется им разные страсти про столицу слушать. А тому, кто много болтает, кто нечестив, кто чародействует, - плохо живется. Приходят по доносу Верные Бойцы, забирают в Казнильную Палату и пытают, узнавая, кто что про Великого Отца Лимуса говорит, кто порчу на страну наводит, да и просто для забавы пытают. И ведь хоть ты и будь самым равнодушным и неболтливым человеком, как не послушать и не подивиться темным столичным делишкам.

Лимус, говорят, нынешний – сумасшедший, а разум он-де потерял оттого, что такая страшная страна ему в наследство осталась. Другие бают, что совсем не сумасшедший Владыка Лис-Мусолавии, сам сродни странникам и колдунам – предков не чтит, правильное владычествование забросил, людей государственных всех выгнал и трех новых посадил: один следит, другой казнит, третий - о развлечениях лимуса думает. Водят к лимусу Каззу колдовальников, вещунов, а он только им доверяет. И один главный чародей наговорил Властелину-нечестивцу, что он последний лимус в Мусолавии, что скоро кончатся все беды, пройдет одна огненная ночь, земля с небом местами поменяются, и тем, кто выживет, станет хорошо. А про самого Казза, про его участь ничего волхв не сказал… Утопили его в Казнильнице Бойцы за излишнюю скромность. И теперь понял лимус Казз, что последние годы его мучений в проклятой стране пошли. Махнул он рукой на то, что еще хотел исправить, кому помочь мог. Затеял пиры Казз и слушал, может, будущее укажут…

Стук мечей стражников все же разбудил Казза. Он мрачно взглянул на своих вооруженных слуг, вытащил из-под высокой кровати ящик, поискал что-то, понюхал несколько склянок, разочарованно отшвырнул их.

- Ну, что не стояли тихо? Разбудили… Ведите теперь сюда этого книжника. Ну, холопы, порасторопнее!

Казз встал на шкуру, постеленную около кровати. Потянулся. Безо всякой брезгливости и боязни ступил босиком на холодный, затоптанный вонючими сапогами Бойцов, забрызганный местами вином, местами помоями, а местами и кровью, пол.

Лимус нынешний был высокий, когда-то мускулистый, теперь жилистый человек. С лица никогда не сходила бледность – гневался он, радовался или спал. Отпущенные ниже плеч, по старой моде, волосы теперь были седоваты, нечесаны, грязны. Но зато борода была всегда уложена, пострижена длинною. Глаза у Лимуса замечательные были: темные, блестящие, с отливающими голубым белками. Все лицо было изначально красиво: правильный овал его, хрящеватый тонкий орлиный нос, высокий лоб. Но прожитые годы наложили на лицо Казза если не морщины, то их тень. Угрюмость, порой переходящая в мрачное бешенство, удовольствие, переплавляющееся в лукавые двусмысленные ухмылки, - все чувства заметно искажали лицо Казза. Сколько ему лет? Но лимус не простой смертный, чтобы считать его лета. А будь он обыкновенным человеком, (и если бы сумели правильно) то насчитали бы около сорока. Страшное прошлое, страшное будущее, и поэтому живет Казз, как и вся Мусолавия, сегодняшним днем.

В комнату ввели пожилого полного человека в цепях.

- Что же ты мне наговорил, а, колдун? – голос лимуса спросонья звучал неровно, некрасиво.

- Простите меня, Великий Владыка! Я не могу ничего делать в цепях, я ничего о Вас не узнал.

- В цепях… А я закован в этой стране, понимаешь!? Я не о себе знать хочу. Дурак! Уведите его вон. Вон!

- Постой…те. Дайте скажу… Умрешь, лимус, умрешь от того, что все вывернется наизнанку! Сам себя ненавидишь – вижу – и сам себя… убьешь! А страна твоя проклятая навеки, и все перевернется! О, как вы все будете подыхать! Ли…

- Уведите его! Он – безумец! Убейте его! Пусть не мучается… не мучается в моей стране!

Сумасшедшего прямо в комнате Казза закололи и потом тело унесли. Кровь с пола никто убрать не пришел.

Когда сумерки сгустились, и небо, отражая светильники в окнах, стало вначале багровым, потом фиолетовым, а потом туманно-рыжим, лимус спустился в зал. Весь дворец был невероятно древним, с комнатами неизмеряемой величины. В этой – стоял великанский стол с ужином для лимуса и сотрапезников – Верных Бойцов, которые могли всё: воевать и плясать, пытать и прислуживать за столом, быть шутами и советниками лимуса. Они умели многое, им разрешалось все. Об этом ужасающем воинстве в стране ходили неприличные темные сплетни-недомолвки, как и о самом лимусе. "Проклятая страна… помучаемся еще чуть вместе…".

Пока лимус сидел один. Еду ему с опаской подносила какая-то девушка, может, холопка, может, дочь былых государевых людей.

"Плясать хорошо умеешь?", - спросил лимус. Девушка побледнела, поклонилась. "Покажи". Как? Страшно. Владыка сидит, музыки нет. Но пошла, дрожжа. "Хорошо. Ну! Пляши!" Зубы такт отбивают. "Хорошо". Казз стукнул по столу чашей. Прибежал боец, нынче – дворецкий. "Вон – бери, сегодня вечером плясать будет – пусть готовят". Дворецкий поклонился, покосился на завербованную плясунью. Резко подошел, схватил, повел в боковые двери. Казз слышал шаги, говор слуг, высокий крик, опять говор.

Раскрылись центральные двери-ворота. Шумно вкатилась грязная, пыльная толпа Бойцов. Чуть стихли и: "Свет тебе надолго, Великий Лимус!"

Великий рассадил своих отборных молодцов вокруг стола… "С этими бы воевать идти – мои дураки-деды о такой армии и не мечтали. Только вот погибать будут – жалко. Все-то красивые, сильные и не дураки… Да какая в этой мутной воде война, даже и защищаться ни от кого не надо. От самого себя защищаюсь, от плоти и крови моей – народа… Плоть и кровь… ха… Рубленую плоть и реками кровь мы после себя оставим, может, следующие умнее будут… Эх, да что это я хороню себя! Еще повеселимся!" Воинство веселилось. Здесь, конечно, были не все – лишь лучшие, гроза всей столицы, всей страны. Самые ловкие, сильные, изумительно, не по-воински красивые, воспитанные наполовину у мудрецов в чужих землях, наполовину - в кабаках родины.

Молодцы отужинали и начали развлекать Властелина, шутействовали, дрались, пели старые песни, те самые, за принародное исполнение которых эти же молодцы хватали неудачника, скручивали руки и вели на пытку. Лимус хлопнул в ладоши, вошли несколько музыкантов: "А теперь, молодцы, пляшите!" Музыканты начали, ударили, музыка взвилась к недосягаемому потолку, закружилась в эхе, оглушила и повела. Бывшие палачи стали нежными, тонкими, лебедино-грациозными. "Ай да красота! А не все деды были дураки, такую пляску придумали… А до чего статны, эх, умница министр, сам каждого Бойца выбирает. Такие что ни сделают – ничего не стыдно, все прощу!.." Мелодия, дикая, варварская и поэтому особенно ритмичная и пронизывающая душу, подбрасывала плясунов высоко. Те, кто не плясал, лежали возле трона Казза и молчали – знали, что Владыка не любит, когда мешают ему наслаждаться. И чем больше восторгался лимус красавцами-бойцами, тем мрачнее и злее становилось его лицо. Но кто ж в этом угаре на Казза смотрит – все знают его страсть к таким пляскам. Вот показался дворецкий, влажно ухмыльнулся и, пританцовывая сам, пошел через скачущих. Тащил он за собою пошатывающегося человека в огромной маске (нарумяненная рожа с черными глазами). Дворецкий поклонился Владыке, обнялся с некоторыми воинами и повел в танце приведенного. Судя по фигурам их пляски, под маской была женщина.

Музыка загремела еще сильнее, все закружились в единой толпе, на всплеск струн ежесекундно кто-то подпрыгивал, перескакивал через других. В конце концов, белая женская фигура в маске чаще всех оказывалась в воздухе. Лимус сидел в оцепенении. Он был близок к безумию среди постыдного пира, близок к безумию оттого, что за стеной непроглядная муть времен его, близок к безумию от дьявольского своего счастья – настолько чувствовал он это все тризной по себе, пышными поминками. По залу, по огромным Красным Палатам, валялись перевернутые скамьи, посуда; несколько человек, ошалев от вина и пляса, мертво спали. Постепенно там, где стояли, вернее, скакали, склонились на пол все. Только один музыкант в хмельном полубреду дергал последнюю струну, оставшуюся на гуслях… То, что даже не шепотом, а беззвучно совсем баяли друг другу горожане о празднествах в палатах лимуса Казза, было только бледным отражением этой беспросветной вакханалии.

К утру ум лимуса несколько просветлел. Казз подивился вчерашней оргии… "Недаром красавцы, оказывается… и все, все как на подбор. Спал я на прошлых пирах, что ль, что ничего не видел этого… Красавцы… А где ж плясунья дворовая?"

Девушка, уже без маски, спала, как и все, на полу, положив на кого-то голову. Кто-то, в свою очередь, сложил голову на ее ноги.

"Бог с ней, со страной этой. И с войском пусть сами разбираются. А я закончу род - благо, после меня наследников законных нет. Нет сил быть Владыкою этих глупых голых полей и глупых же людей. Но я ухожу, хоть это хорошо – не с отчаянием. Меня порадовали вчера, я откупаюсь. Жаль, что войско с собой не возьму, надо было им вчера яду подложить. Да что я…".

Лимус снял государственный венец, шапку, мантию, сложил на троне. Прошел, поцеловал каждого Бойца Верного, подошел к окну: "Да, это невыносимая земля. Ухожу". Вытащил нож, которым недавно убили колдуна и суеверно отложил его. Взяв со вчерашнего стола тупой кухонный нож, не раздумывая, воткнул себе в ребра, сделал два лунатических шага, упал. К мусору, грязи на полу медленно примешивалась темная струйка, драгоценней которой ничего нет и не будет. С такой же скоростью за окнами светлело.