К литературному Олимпу

Богдан Кияшко, 9-а класс

Грусть

Она бежала, бежала по пыльной улице села, бежала к своему, некогда родному дому. Да и не свой он ей был теперь. Бежала, спотыкаясь, запыхавшись, с одной только мыслью «только бы успеть взглянуть, вспомнить, только бы успеть». И вот, наконец…

Ничего в усадьбе не изменилось, только на воротах табличка: Памятник архитектуры, музей крестьянского быта N-ской области, села N., СССР. Охраняется государством.

Она открыла ворота, ввалилась в выцветший дворик и побежала по дорожке к дому. Ворвавшись внутрь, она, не обращая внимания на какую-то замызганную старушонку с билетами, помчалась вверх по парадной лестнице. «Господи, что они сделали с домом?! Где иконы, где мебель, где ковер с лестницы? Повсюду красное… Красные плакаты, красные флаги. Ненавистный красный!». Она увидела бальный зал со столами, заваленными валенками, лаптями, прялками и самоварами. Повернула к своей комнате, зашла и почувствовала волнение в уставшем сердце. Шкаф был на месте. Она подошла к нему с робкой надеждой, коснулась скрытого механизма между полками и… открылся потайной шкафчик. Она не слышала крики и топот внизу, она плакала. Фотографии матери и отца, серебряный крестик, несколько фамильных перстней и золотых империалов были на месте. Беззвучно рыдая, она упала на колени, и вдруг все покатилось в черную бездну…

* * *

- Слышь, Вась, она чё, мёртвая?

- Да, нет, не думаю… У нее явно какое-то помешательство. Лейтенанта вызвали, а она там уже того… отрубилась!

- Воды, - прошептали потрескавшиеся губы.

Женщина очнулась. Она чувствовала, что ей остается совсем немного и надо рассказать все наболевшее людям, пока не пришла смерть. И она начала свой рассказ, когда молодой врач принес ей стакан с водой. Это была исповедь умирающей от чахотки последней дворянки из рода князей Волынских-Дербешевых.

Глава I, в которой выясняется происхождение героини и первые проявления характера.

Холодным февральским вечером 1896 года в величественном, занесенном снегом Петербурге в доме где-то на Миллионной в богатой семье князей Волынских-Дербешевых родилась девочка. Она была мила, как все маленькие дети. Девочку назвали в честь уже умершей благочестивой и доброй бабушки – Валентиной. Она росла в роскоши и не знала ни обид, ни огорчений большого мира. Отец исполнял любой ее каприз. У нее были самые лучшие куклы, самые красивые платья, самые вкусные пирожные во всем Петербурге (наверное, только за исключением дочек императорской семьи). Валенька получила прекрасное образование. Музицировала на рояле, прекрасно вальсировала, пела и знала французский и английский языки. В 1912 году, в 16 лет она посетила свой первый бал, которому предшествовали долгие сборы. Хихикая от волнения, она только мешала своей пожилой гувернантке затянуть тугой корсет.

- О, madame, давайте же, не томите меня, расскажите мне, что происходит с молодой девицей, когда она в первый раз приходит на бал, я вас уже битый час прошу… - Валенька притворно надула губки.

- О, mademose, я вам скажу, только не думайте ничего говорить маменьке и папеньке, я им обещала! Когда вы появитесь в дверях бального зала, все взгляды будут устремлены на вас. Перед вашим очарованием падут ниц все высокопоставленные кавалеры и мигом расхватят вас на все танцы. Время на отдых не дадут. Ах, как это головокружительно и весело в вашем возрасте! Кадрили, польки, вальсы и множество других танцев… Ах, как жаль, я не дворянка, а то бы сама в молодости плясала, как лошадь, да вот, видите – происхождением не удалась. Но сегодня я буду смотреть на тебя, моя милашка, мой нежный цветок, я поддержу тебя! - И она совершила последний штрих в создании этого женственного образа – вставила в элегантную прическу свежий розовый бутон.

- Ну, вот и всё.

- Ах, как я вас люблю, Варварочка Григорьевна! Вы мне, как бабушка!

- Ну что ты, что ты! – пробормотала растроганно гувернантка.

В этот миг в дверь постучали, и раздался бархатный баритон:

- Можно войти?

Варвара Григорьевна всполошилась, сам Карл Петрович пожаловали! Она тут же побежала к двери.

- Пожалуйте, барин, пожалуйте… Смотрите, какая дочь у вас красавица!

- Ну, значит, вы обе готовы! Так скорее же, поехали!

Карл Петрович был солидным 40-летним мужчиной, не утратившим еще юношеский задор, а также любовь к женщинам, хорошему вину и моде. Отец носил полубаки, николаевские усы и пенсне. Сегодня он был верхом элегантности. С трубкой, в норковой шубе и цилиндре этот кавалер был неотразим. Он сам это знал.

Семейство вышло на улицу. Варвара Григорьевна - в простеньком полушубке и шапке. Валенька – в лисьей шубе. Мать дожидалась их в экипаже. Анне Ивановне едва исполнилось 33 года и она еще дышала свежестью, но не такой, как дочь – юной и невинной, а другой, пылкой и страстной, пряной и элегантной, как аромат бордовой бархатной розы. Она была в лазоревом кринолине и малиновом капоте. Давно уже княгиня считалась великосветской львицей, и не зря. Она была достойна мужа, остроумна и наблюдательна, красива и опасна. В то же время Анна Ивановна была хранительницей очага, заботливой женой и матерью. Сегодня мать волновалась за дочь не меньше Карла Петровича и Варвары Григорьевны, и когда юная княжна села в экипаж, она обняла и поцеловала ее и сказала: «Не волнуйся, доченька, я тоже когда-то была такой», - после чего-то еще прошептала на ухо доченьке, и обе стыдливо захихикали.

А экипаж тем временем двинулся. Мимо проплывали точеные набережные, прекрасные дворцы, и все, как будто впервые. Впервые, потому что для нее сегодня был устроен бал, она должна была быть первой во всем, и, господи, как это было волнительно. Княжна чувствовала мир по-новому, поэтому такими манящими и неожиданно открывшимися для нее в новом свете казались все эти доселе наизусть заученные и обхоженные кварталы, где она так часто бывала с Варварой Григорьевной. Она заново видела этот прекрасный город, и вечер, с дымкой грусти. Вот проехали Миллионную, Невский, Фонтанку… Карета выезжала за пределы Питера. «Куда это нас везут?» - промелькнула мысль, и Валенька тут же спросила maman.

- В Царское.

Валенька много слышала о резиденции императорской семьи, но ни разу там еще не бывала.

- Конечно, куда ж ей! Она так и сидела столбом до самого «высшего» Царского.

Maman обернулась к Вале и сказала:

- Вот, Валюша, Царскосельский лицей, здесь учился когда-то сам Пушкин.

- Неужто тот самый?

- Валя, что за манеры? – сказал papa, - если вы, mon cher, так будете показывать пальцем и охать на глазах у Его Величества, я со стыда сгорю, вы…

- Ох, - перебила его Варвара Григорьевна, всплеснула руками и схватилась за сердце, - неужели к Их Величествам?

- Ну вот, и понятно, откуда у Валеньки такие манеры.

- Ой, барин, ну вы уж простите, она ж ишо ребенок! Ух, совсем заговорилась…

- Попробуйте только испортить праздник Валеньке своим оханьем и шоканьем. Я вас! – неожиданно вспылил Карл Петрович.

- Ой, ну шо ж вы, барин, я буду, как рыба!..

- В пироге.

- Ну, что ж вы, тише, - загасила, начавшуюся было ссору Анна Ивановна, давайте просто помолчим.

А Валенька совсем не слышала споры взрослых, «неужто сам император с императрицей будут меня встречать?». Новые, неизведанные чувства, нахлынувшие на Валю, могли свести с ума любого человека (в хорошем смысле этого выражения), в первый раз направляющегося в свет, да и не просто свет, а свет самый, что ни на есть высший. Шутка ли?

* * *

На другой день Валенька вошла в комнату и повалилась от усталости на кровать под розовым балдахином.

- Всё, Варварочка, помираю! Разве можно так долго танцевать вальсы? Нет бы польку какую, а то ноги затекли! Я, конечно, польщена приемом самого императора, но не настолько, чтоб стоптать любимые туфли! – выражала свое, так сказать, двойственное впечатление от бала юная княжна, вошедшей вслед гувернантке.

- Типун вам на язык, Валентина Карловна! Вы должны помнить всю жизнь этот бал. Мало каким девицам удается проскользнуть в Царское вообще, какой там первый бал? Эта честь была оказана вам одной. И не грешите на усталость. Если бы я была на вашем месте, я б ноги целовала императору, а не разглагольствовала по поводу каких-то стоптанных туфель!

- Если бы, Варварочка, если бы!!! Если бы вы были на моем месте, вы бы приказали гувернантке, которая сует нос в княжеские дела, немедленно удалиться! Что за вольное обращение вы себе позволяете?!

Варвара Григорьевна остановилась, как вкопанная. Потом повернулась и, не сказав ни слова, молча вышла из комнаты. Однако перед тем, как выйти из дома, она передала Анне Ивановне: «Скажите Валюше… п-пусть живет счастливо, и найдет настоящую любовь, станет хорошим человеком… и, и, и… - плохо сдерживая слезы, договорила Варвара Григорьевна, - п-пусть не обижается на меня, старуху, сующую нос, куда попало». И вам тоже всего хорошего, Анна Ивановна, и Карлу Петровичу передайте. Не поминайте лихом…» - пробормотала гувернантка и побрела, глухо рыдая, к себе на квартиру. А Анна Ивановна сказала себе, что назавтра не медля пошлет за Варварой Григорьевной, а пока пойдет разберется с дочкой.

* * *

- Ах, дочка, зачем ты гонишь нашу лучшую прислугу? Варварочка ведь тебе, как бабушка.

- Ах, maman, знали бы вы… Я уже взрослая девушка, мне надо держать себя с прислугой, как подобает госпоже, иначе, что подумают люди? – отрезала Валя.

- Как знаешь… но завтра она хотя бы вернется за одеждой… и последним жалованьем, - вполголоса сказала Анна Ивановна, в надежде, что в дочке проснется хоть доля совести по отношению к любящей ее старушке. Валенька же демонстративно отвернулась к окну. «Ну, ничего», - подумала Анна Ивановна – «утро вечера мудренее, завтра все переменится». А еще подумала, что никогда не представляла себе дочь самостоятельной, неприступной и надменной дворянкой. «Ну, ничего, это она от усталости», - сказала себе Анна Ивановна, закрывая дверь.

Рисунки автора

(Продолжение следует)