Встреча выпускников

Ирина Агафонцева,студентка ВятГГУ

Город по расписанию сегодняшнего утра

Дым поднимался клубами над вокзалом, в 7.43 по расписанию на западном направлении прибывал поезд из Торнтон-Сайд. Он выезжал из тоннеля этого едкого серого дыма и подходил к платформе, когда голос из репродуктора неожиданно обьявил о прибытии скоростного экспресса с востока на втором пути. Встречающие, отбывающие, даже машинисты и работники вокзала всегда путались в расписании, часто поезда прибывали с опозданием на два или три часа, и приходилось ждать, приходилось стоять под мелким моросящим дождем, вглядываясь в незнакомые растерянные лица пассажиров, сидящих у окна в вагоне какого-то поезда, тоже опоздавшего, прибывшего по расписанию совсем другого состава.

Причины подобной путаницы были, конечно, не только, даже не столько в расписании, сколько в том, что пыльный серый Стертфолк, маленький, убогий городишко, эта фабричная дыра, находился так далеко в горах, к северу от Лидса, что поезда теряли свое направление, часто приезжая совсем не туда. Машинисты просто путались в этом переплетении старых разбитых железнодорожных путей, и еще нескоро обнаруживалась ошибка. Иногда поезда проезжали даже мимо станции вокзала. Да еще и это чертово расписание! Но сегодня, кажется, и в нем был полный порядок.

Здесь все было серо: люди, улицы, машины, бездомные кошки, даже день и ночь. Весной распускались серые листья, осенью они же опадали. Светило пыльное солнце, у автозаправки валялись скомканные путеводители – здесь все равно не на что было смотреть. В пабе по пятницам играли блюз, не попадая по струнам, пивные бутылки катались под ногами, а в субботу утром бывало так пусто и безлюдно, что впору было думать, будто это блюз, старый и добрый, это он их всех прикончил, почти весь город, собиравшийся по пятницам в старом английском пабе.

На книжных лавках пылились потрепанные совсем недавние шедевры – их читали только продавцы, да и то от скуки; старые открытки с видами города, выпущенные к какому-то празднику, почему-то совсем не интересовали редких туристов, и тоже пылились, местные же жители читали только еженедельные газеты. Музыкальный магазин закрыли совсем недавно, старый орлеанский джаз покоился ныне на городской свалке; единственный кинотеатр почти всегда пустовал, кроме тех случаев, когда проходили собрания заезжих проповедников, похожие более на клоунаду. Постоянный ажиотаж не спадал разве что около вагончика с мороженым, где всегда толпились дети, сбегавшие с уроков химии, чтобы хоть немного почувствовать себя все-таки детьми и заодно подышать воздухом, чуть менее затхлым, нежели чем в классах средней школы.

Платформа была совсем старая, асфальт целыми выбитыми кусками напоминал о приближении очередной почти совсем круглой даты основания города, когда его необходимо будет чистить, красить и вообще всячески украшать. Поезд на 7.43 только подошел к платформе, и, когда открылась первая дверь купе, из нее выпрыгнул мальчик лет двенадцати с небольшим кожаным чемоданчиком. Сразу же вслед за ним появилась маленькая белая собачка, весело повизгивая, она стала кругами носиться около своего хозяина. «Колин, подожди, не убегай так быстро», - услышал он голос матери. Та, в спешке собирая оставшиеся вещи, выглянула в приоткрытое окошко. «Милый, подожди же нас», – но Колин не слышал, он уже вовсю играл со своим псом. В тот момент, когда остальные пассажиры, столпившиеся в тамбуре, уже готовы были сойти на платформу в туман, голос из репродуктора сообщил о прибытии другого поезда, восточный экспресс на втором пути. Не успев затормозить, на полном ходу экспресс, тот самый, который ожидали еще в шесть, врезался в поезд из Торнтон-Сайд на 7.43, стоявший на том же пути. По инерции продолжая движение, он протащил несколько метров поезд, сошел с рельс, опрокинулся и загорелся. Второй поезд почти сразу остановился, но средние его вагоны также опрокинулись. В воздух взметнулись клубы черного дыма и языки пламени, гарь разъедала глаза, ничего не было видно, а из одного вагона слышались истошные крики. Кто-то пытался выбить стекла, чтобы выбраться, но скоро оба состава были объяты огнем. На платформе началась паника, там еще с шести утра ждали экспресс и собирались встречать поезд на 7.43 родственники пассажиров. Колин, остановившись на месте и уронив свой чемоданчик, невидящим взглядом смотрел туда, откуда еще минуту назад его мать кричала ему, чтобы он подождал немного. Мама собирала вещи, а папа с маленькой сестрой уже были готовы к выходу. Стинки, его пес, жалобно заскулил, прижавшись к ногам хозяина.

К вечеру город наводнили журналисты, полиция, врачи. Репортажи велись даже с воздуха из вертолетов, все время прибывали какие-то люди, новости прерывали ток-шоу и футбольный матч. К вечеру следущего дня были закончены работы по извлечению тел погибших, наутро подняли вагоны. В этом столкновении погибли 276 человек, почти все.

Даже через несколько недель сюда продолжали прибывать репортеры, какие-то люди занимались осмотром железнодорожных путей. Власти города спешно ремонтировали асфальт и основные дороги. Одни за другими открывались ранее пустовавшие гостиницы, мотели, закусочные, магазинчики, лавки. Родственники, следователи, черт знает кто, – они все прибывали и прибывали, их надо было где-то размещать. Кто-то в администрации вовремя спохватился о том, что город надо бы основательно обновить, построить новые дома, отремонтировать старые, наконец, прибрать парк – Стертфолк теперь знал весь мир, почти каждый день о нем снимали репортажи, а местный телеканал так и вовсе каждый день уделял минут пять в вечернем выпуске недавней трагедии. Этот канал был первым, который снял катастрофу двух поездов, кадры из того самого первого репортажа стали известны всему миру. В те дни все газеты пестрели заголовками о чудовищном столкновении и фотографиями поездов. Стертфолк как будто ожил, он стал известен повсюду.

Колин в свои двенадцать стал похож на старика. Он остался здесь, у своей тетки, пошел в местную школу. Он вобрал в себя всю пыль этого города, весь дым, которым был переполнен Стертфолк в то утро, когда Колин только спрыгнул на платформу его вокзала. Казалось, он так постарел, что выглядел неуместно в этих душных классах, ему не хватало только седой бороды и тросточки, но со спины его можно было принять за пенсионера. Он всегда оставался один за партой, один в классе, чуть ли не во всей школе в то время, как его одноклассники резвились во дворе или приставали к торговцу мороженым, сидели на скамейках в парке, срывали цветы, назначали свидания у фонтанов и грелись под солнцем светлого красивого Стертфолка. Во всех домах играла музыка, из окон доносился орлеанский джаз.