К литературному Олимпу

Александра Яшина, 11-в класс

Аноним времени

ОН медленно погружался в тёмную глубину.… Уже не ощущал ничего, кроме страха и одновременно необъяснимого чувства полёта. На лбу выступил холодный липкий пот, мысли путались, бессвязно соединяясь. Как будто мозг, уже уставший, неспособный на логические операции, искал ответ методом простого подбора…
…Ночная мгла отступила, открыв для взора разбитую дорогу. С одной стороны её обнимал лес, укрывая от хмурого неба насыщенной влагой гладь земли, а с другой… к ней спускалась возвышенность… Утро мягкое и туманное смывало резкие границы между светом и темнотой, наполняя серыми оттенками палитру просыпавшейся жизни… На возвышенности под кроной могучего, сильного дуба, так чтобы закрывало от ветра и дождя, расположился на ночлег человек. Он странствовал уже долгое время, привык ко всяким неожиданностям непостоянной Фортуны, которая, то щедро одаряла, то резко меняла судьбу… он повидал скрытые, превратные и наивные искушения людей, которые приводят в исступление и рассыпчатое состояние душу… он видел слёзы горя и радости… Но всё проходило по касательной, не пронзая и не щемя сердце, не наполняя его страстным желанием изменить мир, свернуть горы ради других… всё лишь тянуло к размышлению и трудному поиску вопросов, а затем и ответов на них.
Утро… и сейчас разум его освободился от ночной паутины бреда, и вместе со сном исчезло то странное, притягивающее чувство… заставлявшее понимать что-то неосознанное… Он стоял и смотрел в даль, размышляя. «Необъятная ширь этого недосягаемого горизонта вновь открылась мне, она лишь представилась с новыми декорациями. Та же бесконечная линия, то же манящее небо, (в минуты боли и, кажется, вечной безысходности тяжесть его мне невыносима), та же земля, другой лишь пейзаж, но и он прекрасен по-своему, как и предыдущие... Я так и не смог заснуть крепким, здоровым сном, который приносит свежесть мысли, хотя за вчерашний день прошёл много километров. Мне, видимо, хватило тревожного полуночного бреда, чтобы дать отдохнуть телу и вновь воспалить свой разум смутными размышлениями и мечтами, хотя тогда они и не казались столь отдалёнными от реальности. Постоянно, как будто ныряю на мелкоте, и каждый раз больно ударяюсь о дно лбом… Что ж вновь в путь… вновь пронесутся смутные образы новых людей, которые потом засядут в память, и будут всплывать в беспорядке при мысли о том или другом прошедшем мною месте, они так и не сыграют для меня никакой роли, но я их запомню… Я поймаю себя на слове – пообещаю сам себе, что останусь здесь… а вечером вновь на вокзал и куплю билет или просто уйду куда-нибудь ещё… ещё в одну глушь и даль. Ещё один раз… Чего я ищу?»

«Ну, вот опять дождь… и, похоже, скоро он не кончится, надо поторопиться, как бы не разошёлся… Ладно, пойду по дороге, может встречу попутку… брр, какая грязь и что-то холодновато стало, одену-ка свитер».
На дороге образовались лужи, пыль превратилась в грязь. «Как быстро всё способно измениться», – мелькнула мысль в голове у человека. А дождь всё становился сильнее и сильнее. «Вот чёрт, я же утону в этом месиве… бедные мои кроссовки, во что они превратились… страх божий», – шептал он. Человек, на плечах которого был немаленький рюкзак, по уши увяз в грязи, и это совершенно обычно для старых и забытых дорог во время такого дождика. Сырая одежда отяжелела, кроссовки, вернее их подобие, превратились из светло-серых в тёмно-коричневые и при этом промокли насквозь.
– Что там за свет… у меня что уже глю… нача…сь…, – пробурчал себе под нос человек, но звуки его слов заглушил дождь, так нежадно поливавший землю.
Присмотревшись получше, он смог различить размытые контуры небольшого строения, в окнах которого горел тусклый свет.
Это была небольшая избушка... Человек подошёл к двери, надеясь на удачу, и постучал – было ужасно неуютно от чувства, зарывшего в себе просьбу о помощи. Открыв дверь на распашку, стоял на пороге старик, в чёрном длинном балахоне до пят, седые волосы падали на бледное лицо, изрезанное морщинами. Его черты, тщательно прорисованные Художником, напоминали старца, изображаемого и описываемого в древних легендах, который был символом мудрости и веры в «правду», жил в уединении или странствовал по миру, обогащаясь, вёл летопись, сохраняя в веках историю предков, был хранителем ключей от замков прошлого... Глаза старика, как тёмные угольки, горели во мраке бушующей бури природы. Он застыл в недоумении, что его могли побеспокоить именно здесь…
– Заходи, заходи, – очнулся от оцепенения старик.
Человек зашёл в тускло освещённую, но достаточно просторную комнату. В углу стоял большой стол, на котором в беспорядке лежали множество разброшенных старых книг и пергаментов, чернильница с пером, отодвинутая на край, и керосиновая лампа посередине. Книги можно было видеть почти везде… на полу, скамейке, кровати, печи, полке.
– Могу ли я переждать у вас дождь?
– Оставайся, оставайся, мил человек, – нараспев произнёс старик, сел за стол и наклонился над книгой, осторожно перелистывая жёлтые страницы, чуть шевеля губами.
Человек, развесив мокрую одежду на верёвке, по диагонали протянутой через всю комнату, бесшумно подошёл со спины к хозяину... Ему было интересно наблюдать за стариком, за его трепетной и увлекающей работой. Смотреть на текст, который был написан много лет назад – это раздражало воображение, давая богатую почву для далёких фантазий… А ласковый, приглушенный свет лампы успокаивал измученное сознание от долгой бесплодно создаваемой мысли… будил мозг… и из всего этого приятного испытания появлялись новые линии идей и мечтаний, пусть даже нереальных, но близких пониманию… для человека.
– Ты такой любопытный?! – отвлёкся от книг старик. Он смотрел на человека улыбающимися глазами.
– Извините… я не хотел… помешать, – смущённо сказал путник, чувствуя неприятную тревогу сожаления.
– Иди сюда... Я покажу нечто стоящее. Раз тебя занесло ко мне… Смотри!
…темнота и холод… Ужасная боль в голове… яркий свет…
… Они стояли на середине небольшого островка земли, густо заросшего травой, и, казалось, утопающего в Хаосе. Вокруг покоились большие серые камни – осколки величия и силы былого. Низкое небо затянутое серыми облаками, казалось, закрывало их от любопытных взоров случайных свидетелей извне.… Ветер как будто проходил сквозь всё тело, оставляя неприятное ощущение холода.
… Хотя человек не испытывал чувство страха перед пространством, открывшимся для его разума… он был бледен. На самом же деле перед его воображением обрушились все границы, он почувствовал тяжесть догадки, давно хранящейся в глубине его сознания и сейчас выплывшей на поверхность. Перед ним открылась вечность… вечность существования, бесконечность неопределённых смыслов и тайн… время потеряло значение… Ведь человек стоял около его основания, а вершина этого сооружения тянулась в высь, не подчиняясь никаким законам… Сердце заполнялось трепещущим желанием объять, понять и впитать… слиться с этим новым миром, который, хотя нам это и трудно представить, был действительно ощутим.
– Вперёд!? – шепнул старик и потянул его за руку.
Они скользнули в поток… оказавшись внутри него… человек ничего не чувствовал, он лишь видел и не верил, хотя знал… что это «и есть реальность»…
Поднимаясь выше и выше, ещё более соединяясь со временем, становясь его частью, перед человеком открывалась даль истории, которая уходила за горизонт и расширялась, относительно движения извивающегося потока. Он увидел совсем близко первобытное своё подобие, увидел средневековье, увидел казни, войны, восстания, увидел рассвет цивилизаций и эпох… прочувствовал горе и радость, любовь и злость, наслаждение осознания и тяжкое разочарование человечества. Этот мир захватил его, поглотив и заполнив. Чувство возвышенного удовлетворения влилось в душу, как бодрящее вино пробуждающей идеи…

–––
– Проснись, мил человек. Чай готов, проснись…
– Что?…
– Да я вот чайку приготовил… будешь ли с дороги, устал поди…
– Да. Спасибо. Странный сон приснился…
– То что сниться часто и правдой бывает. Сны то ведь… да, ладно, ты и так понял.
Они сели за стол пить горячий и крепкий чай. «Хорошо-то как. Расслабляющее тепло разливается по всему телу. И весело почему-то… странный этот старик. Один в глуши. Похож на древнего монаха-отшельника».
…
– Дождь закончился уже, да и одежда высохла, я пойду…
– Иди, иди… отдохнул, ну и ступай.
– Спасибо.
– Прощай, мил человек.
Человек вышел опять на дорогу, солнце уже запуталось в стволах высоких деревьев, оно медленно уходило за горизонт. «Пора бы поторопиться… Но что же это сон или всего лишь раздражённое моё воображение решило сыграть со мною шутку…».

Слепая сфера

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Б. Пастернак

Порой приходит пробужденье
Теперь не спать, теперь уж жить
В крови игра воображенья
И всем мечтам ты скажешь, – «Быть»
Incognito

Пролог, который вполне мог стать эпилогом

Сухой ветер грубо дул в лицо, неся с собой дорожную пыль, обрывки газет, мелкие камешки, листья… По сторонам возвышались каменные дома? хмурые и серые, как сам этот осенний день. Небо низкое и тяжёлое остановилось и готовилось вот-вот излить на маленький провинциальный городок мелкие холодные капли отчаяния и усталости от вечного движения. По дороге тянулась мрачная и грустная процессия, во главе которой несли чёрный гроб…
– Кого хоронят, Матрёна? – шепотом спросила одна прохожая, которая только что присоединилась к толпе.
– Павла Ивановича, профессора-то нашего. Хорош был человек, зря его жизнь сгубила… всем помогал.
– Дааа. Вот и знай, что завтра будет. Подумать лишь, а? … Живёт человек себе спокойно, помогает всем, а потом бац… и нет его. Жаль…
– Ну, вот и на кладбище пришли… хоронить щас будут… Жена-то его посмотри, а… бедняжка, любила поди. Только что приехала из Лондона, она там в командировке была. И на тебе…вишь как… умер муж…
– Дааа… Зря это его смерть к рукам прибрала, им что на небесах людей хороших не хватает? – и посмотрела на небо, крестясь.
Ветер усилился, а солнце совсем перестало выходить из-за туч и одарять землю светом, стало ещё холоднее и немного не по себе, как никак люди были на кладбище, а суеверие живёт в сердце и просыпается всегда не вовремя.
– Ладно, пошли уже…
– Да, пошли.
С неба стали падать прозрачные бисеринки, которые земля впитывала с жаждой и наслаждением. Толпа стала редеть, а потом на могиле профессора остались только жена и Андрей Николаевич, который был другом и коллегой покойника.

Caput meum doleo…
(болит моя голова)

Было душно. Плотно задёрнутые шторы не пропускали свет в комнату. На диване в изнеможении лежал человек, его голова была обмотана влажным полотенцем, в руке он держал карандаш, а на полу в беспорядке были разбросаны исписанные и скомканные листы бумаги. Он тихо стонал от боли, ему хотелось пить, но у него не было сил встать и налить себе стакан воды. Его сознание разрывала изнутри мысль, которую он никак не мог ни сформулировать, ни объяснить нормальным языком, он лишь ощущал её в себе, знал, что она где-то на дне его понимания мира, но никак не мог вынуть её оттуда. «Сомнений нет, я болен. Но что же теперь делать… Доктор! Доктор!… О, ну что же это…», – мысленно сам себе говорил профессор. Он ещё сопротивлялся, пытаясь найти за что ему можно ухватиться, чтобы вылезти из бездны. «Предел бессмысленности… он допустим? А вероятно, что может быть… идея стихов, всего лишь закон, который приобретает очертания в тускло освещённой мысли поэта, а потом, более насыщаясь светом, как какой-то материей, она рождает стих, достойный прочтения и похвал. О, боже… что за мучение… я не поэт, я всего лишь…». Бессвязность и бред окутали его, профессор закрыл глаза и увидел тьму, в которой тонули красные точки. «Я сошёл с ума», – с отчаянием думал он.

Homo Homini…
(человек человеку)

По одной из аллей парка шли два человека, под ногами шуршали опавшие листья, как будто в подтверждение высказываемых идей. Небо светло-голубое, притягивающее своим открытым пространством для взора, столь высокое и непостижимое… Красота! Деревья, одетые в краски осени, ветер ласкающий и мягкий, освежающий и приятный…
Эти два человека были – доктор и профессор.
– Андрей Николаевич, я говорю с тобой как с доктором, пойми же меня. Я не в силах сдержать этого в себе. Меня мучает бессонница, я не ем, не сплю. Меня просто тянет к бумаге… Я хочу писать, но не могу. Почему? Я знаю время упущено… ведь мне шестьдесят уже, и вот на старости-то лет во мне проснулась тяга к поэзии и прозе?!… Нет, я не спорю это свойственно человеку. Но, как же я раньше обходился без этого. Ведь мне нельзя, я уже путаюсь… я лекции веду в совершенном беспорядке, что-то случилось… Непременно, да это так…назначь мне лечение. Я на всё пойду…
– Успокойся, Пал Иваныч, что тут такого серьёзного… просто захотелось лирики, да не воспринимай ты это так, успокойся.
– Да, я понимаю… Такое ощущение, что я всю жизнь сдерживал в себе это влечение, не утолял желание писать… и сейчас оно проснулось во мне и подавляет всё остальное… А может, я просто схожу с ума, нет… нет, подожди я отдавал себя всего науке, и может разуму захотелось ещё что-нибудь попробовать… а может, я перестал верить…
– Слушай, если уж ты так нервничаешь, возьми отпуск. Съезди куда-нибудь, отдохни, поищи смысл, раз так жаждешь. Но смени обстановку. А то мало ли чего… Наука ведь бессильна в изучении сознания человека…
– Может, ты и прав… но что-то мешает, что-то не то. Воспринимаю всё по-другому… Знаешь, как будто раньше смотрел на аквариум и радовался, вот ведь какие там рыбки красивые, а сейчас сам оказался на месте рыбки… Что творится…
– Иди домой, прими снотворное и спи…
– Да, да так и поступлю… Ну, прощай, встретимся ещё.

Plus utra…
(высшая степень)

Профессор пришёл из университета усталый и разбитый, последняя ночь, проведённая за письменным столом, неудачно отразилась на его «вечно пробуждённом» сознании, а долгие блуждания по тёмным тропкам в познании своего разума изнутри ещё более усугубили положение. Он с тяжестью сел на диван и навалился на мягкую спинку, ослабив галстук (строгий костюм? … того требовал этикет учебного заведения). Он закрыл глаза, приятная слабость овладела телом, а воображение, вновь нарушив связь с чёткими границами, отправилось искать где-то спрятанную глубоко в подсознании потерянную мысль или же всего лишь ощущаемую мечту, реальную, но только в минуты воспалённого и запутанного в тонкую нить сумасшествия рассудка…
«Сумасбродная идея, выводящая из колеи жизни… Красота – понятие самоличное, ибо оно присуще каждому, но в различных вариациях. Что ж искусство и наука…отличны друг от друга, но не по существу… они ищут ответы на те же вопросы… лишь с других сторон понимания и восприятия. А если они встали в тупик… поможет синтез. Ха! Смешно и придурковато…». Как электрический импульс его тело покрыла мелкая дрожь, руки стали ледяными, а на лице появилась улыбка, усталая, но искренняя, исходящая от чистого сердца и обращённая к самому себе.
«… Слияние с насыщенным отчуждением от прямой линии мысли, а я создал для себя свою матрицу идеи… но так и не понял её до основания сам. Что ж, мир как игрушка… поверни её в любую сторону и увидишь сквозь неё разноцветную мозаику, единственную в своем роде».
Профессор долго сидел на диване, его почему-то увлекали столь бессмысленные идеи… «Наверное это возраст», – уже чуть более позднее думал он, но в душе не чувствовал раскаяния за свою глупость и лишнюю трату времени.

Ermitage…
(«Уединённый уголок»)

Профессор взял несколько выходных и уехал к себе на дачу, в тишину и спокойствие, где время растягивается от непривычного, на первый взгляд, огромного и освобождённого, от городских пут, пространства. Прекрасен осенний пейзаж за городом. Красив лес в этих новых жёлто-красных одеждах. Воздух чист и пропитан ободряющим раствором осени … Эти дни были границей между «золотом» и «тусклым его подобием», между ясно-голубым небом и мрачными, низко плывущими над землёй тучами, между вдохновением и грустью… между пробуждением и сном…
Он приехал на дачу к вечеру (куда торопиться?). Начинало темнеть.
…
«Легко! … Вот исполнение мечты… Здесь творить и мечтать, здесь работать и жить, не отвергая противоречий в собственных логически заключённых выводах, а лишь впитывать всё осознанное и воображаемое, наносить штрихи на идею, как на бумагу… Соединить реальные и придуманные понятия о мире в одно целое, пусть даже это и невозможно, но… Я нашёл кончик той нити, которая запутала, теперь стоит лишь потянуть за него и … быть может, гипотеза превратится в теорему, а сон и бред в реальность, которая будет существовать только для меня», – думал он, сидя за письменным столом.
Профессор решил писать, ему хотелось соединить в одном произведении (быть может, это будут стихи, а может, поэма… Кто его знает?) науку с искусством, мечту с аксиомой, ответ с вопросом, которые дополняли бы друг друга, становясь мыслью… Найти середину.
«Тааак. С чего же начать… Ну, наверное с названия… или сразу к тексту приступить. Нет, подумаю о названии… «Жизнь»? «Тонкая сеть мира»? «Уравнение жизни»… Должно… быть. Ладно, пусть будет «Формула мира». Так стоп. Начнём с научного. «Теорема тропок сплетающихся и расходящихся»… фу, не то. «Придуманная теорема о Сознании». Ха, звучит как… Но мне почему-то нравиться…»
Он аккуратно вывел название на белом листе…
…
P.S. Прошло полмесяца, и судьба распорядилась так, что профессор (уже непонятных наук)… заболел. Он не успел закончить своё творение, хотя мысленно его почти ощущал и видел (Жаль… что не на бумаге).
Его отправили в больницу, и… как Вы уже знаете, он умер… А исписанные листки забрал себе доктор Андрей Николаевич, чтобы почитать на досуге, как выразился он.

Тяжесть доспехов

Нет ни капищ у нас, ни богов, только зыбкие тучи
От востока на запад молитвенным светят лучом.
Только богу войны темный хворост слагаем мы в кучи
И вершину тех куч украшаем железным мечом

Саранчой мы летим, саранчой на чужое нагрянем,
И бесстрашно насытим мы алчные души свои…
К. Бальмонт

Там… куда уходит солнце, когда погибает день. Там… где лесные просторы сливаются с низким, измученным от тяжести свинцовых туч небом. Там… где земля уже пресытилась дождевой влагой и окутана вечным туманом. Там свет, побеждённый тенью, ещё борется с мраком, ведущим к одному из вариантов блуждающей истины (Богу)…
Да… именно здесь… на руинах былой цивилизации… живут два племени, вечно враждующие, истребляющие себе подобных…
… ночь бушующая над этой землёй, вобрала в себя все стихии природы… Да, сейчас здесь буря разрывает пространство пепелищ человеческих жизней, которые усыпали то место …
Размытый дождём пейзаж одинок и холоден… В пещере сидят два человека, оба славных война из разных племён. Оба, окружённые каменными стенами, прячутся от Рока природы, забившись в разные углы безжизненного и грубого укрытия…
Тянется мучительное время, заставляя страдать от страха и напряжения двух людей, держащих в руках оружие, но обессиленных долгой враждой, пресыщенных смертью и ранами, болью и жестокостью, тяжестью доспехов и тонкой нитью, которая связывает жизнь с адом… Всё утонуло во мраке – вокруг темнота и тишина… Оба думают об одном и том же, оба боятся, ожидают что вот-вот из мрака выпрыгнет другой и убьет «врага»… но оба сидят, не двигаясь, пусть даже и предчувствуют гибель… но сил больше нет…
Их души осушённые, как «губки» впитывают всё более нарастающие волны эмоций и паники, плавно переходящие в озеро грёз и желанное перемирие… пусть даже на миг…
А страх, не уступая, поливает сердце, как ливень, что идёт сейчас вне пещеры… он запрещает одуматься и посмотреть вперёд, не оглядываясь назад.
Вот уже наступило и утро, буря прошла…а оба война всё ещё сидят… Они уже видят друг друга, их взгляды ведут упорную борьбу, лишь для того, чтобы скрыть внутреннюю…

Ломаные линии, острые углы.
Да, мы здесь – мы прячемся в дымном царстве мглы…
К. Бальмонт