Литературный Олимп

Алексей Кошкин, выпускник школы № 28, студент КГМА

Житие Грегора Менделя

(Продолжение*)

Just a game…

Конечно же я грустил об ушедшем периоде вегетации своих чувств и порывов, вновь проходя по Карловому мосту. В этот момент мимо моей фигуры серого сукна промчался шикарнейший тонирован ный Форд, изготовленный под карету викторианской эпохи с иезуитски ми спецномерами.

- Однако внушителен Лавруша, - легкомысленно воспроизвел мой усталый мозг.

* * *

Будучи разоблаченным, авва Лаврентий решил пойти путем нагнетания официоза в свои дела и делишки. Это, однако, не мешало его преподобию заделаться завсегдатаем известных пражских игорных домов, где ему (почему-то?) везло и везло… Дело в том, что «горе-игроки», продув на благие дела сотню-другую тысяч зеленых, причислялись к иезуитс ким кланам и кланчикам, которые безболезненно уходили от налогов, располагали самой специфичной информацией, и так далее…

Каковы времена - такова и эстетика греховных увеселений… Веке в 17-18 игрища картежного характера сопровождались романтическим поклонением чести, совести, нравственному сверхидеалу… Не то теперь: взаимная выгода, взаимный обман, взаимная подкупленная (in cash) честность…скука! Однако Прага населена славянами - потомками скифов, сарматов, половцев, печенегов и прочих приводивших некогда в ужас всю «цивилизованную» шушару с акведуками вместо извилин народов. Быть может, местный бандюган Афоня Мунчек и не подозревал о существова нии в языках индоевропейского происхождения славянской группы таких слов, как честь, совесть, расплата за содеянное и возмездие; все же послал Хмыря, попытавшегося склонить Афоню к шествию за Христом (Iesu itis) за каких-нибудь 800 тысяч, на поиски известной всему прогрессивному человечеству истины телесного цвета с грубым оттенком площадной ругани. Со сжатыми челюстями до появления синевы, вызванной гневным венозным застоем, Хмырь, прошипев Dominus vobiscum, сел в свой Ford и поехал распугивать своим праведным гневом ведьм Пражской ночи под красными фонарями… А уже наутро третьего дня вся братва богохрани мой Праги хороняла Афоню, застреленного из гранатомета в будуаре какой-то актриски. Епархия напоминала предрасстрельные минуты, запечатлеваемые в камере смертников… Мелкие и средние начальнички структурных подразделений, мало-мальски связанные с финансовым оборотом, бросали свои должности, переводились в монастыри Северной Африки, Южной Америки или просто увольнялись за штат… Все были напуганы Лаврушкой.

* * *

А ведь бояться в физическом отношении было (как говаривал Ося) более чем нечего… Рост 163 см, вес 48 кг. Обширная алопеция (лысина) от лба до спины, желтый потный морщинистый лоб, острый стручкообразный нос и казенный взгляд вместо глаз, окрашенный в неприятно серый цвет с зеленым плесневым оттенком, а все остальные органы и ткани как будто служили лишь вместилищем злобной хитрости и иезуитской озлобленности на всех и вся.

Войдя в мой новый кабинет, он набожно произнес предусмотрен ные уставом входные молитвы и, не показав ни малейшего вида нашего взаимного знакомства, опять же уставно поприветствовал меня, а затем долго скучно, сухо и педантично, как на семинаре по богословию, объяснил мне сущность предстоящей проверки филиала… Не знаю как, но к концу разговора я окончательно уверил себя в том, что убийство Афонии по заказу Хмыря - это бред, дурь и мистификация… Более того - Лаврентий был столь искусен в подобных интригах, что если бы я даже своими глазами узрил факт какого-либо злодеяния преподобного фининспектора, то не поверил бы лучше глазам своим, чем этому служаке нелегкого ремесла аудитора. Мы простились с тем, чтобы завтра я предоставил все нужные и ненужные отчетные документы; и только на пороге кабинета, когда Хмырь открывал входную дверь, я встретил его физиономию, поворотившуюся ко мне, она была полна злой ухмылки и циничного позерства…

- Memento mori, frater, - и в его устах агония католической латыни взыграла звучным аккордом Мефистофеля.

Я небрежно взял оставленную Лаврушей визитку, - на ее тыльной стороне было написано: «Завтра полпервого ночи в казино NN».

* * *

В тот же вечер был созван экстренный епархиальный комитет, на котором было решено послать Хмыря ко всем чертям из Праги… за любую сумму денег, дабы не порочилось в сознании масс честное обличие аббатства и не сомневались массы в справедливости и беспрекословности светлых идеалов католицизма.

На следующий вечер моя голова стремилась только ко сну и тишине, ибо 5 часов болтовни управских функционеров о казуистических можно-нельзя, по писанию-по ереси и так далее вгонят в ступор даже веселого и бестолкового от природы Микки Мауса. Мое сердце не колотилось в бешеной тахикардии, изобличая во мне боязнь и покорность злым обстоятельствам; я просто-напросто ни о чем не думал, когда шел «в штатском» по набережной Влтавы, собираясь решить самый насущный вопрос последнего времени для всей пражской духовной аристократии. Меня в этой жизни более занимал цвет и форма горошин, чем скажем, какие-то баснословные капиталы и их сохранность.

* * *

Казино NN в Праге имело славу самого шулерского игорного заведения, так как уже давно контролировалось иезуитами и Хмырем в частности.

В игорном зале было пусто; крупье, несколько похожий своим «прикидом» на обезьяну, что-то в пустоту мямлил по-французски… У раскидистого фикуса за круглым черного дерева столиком восседал… - нет, не Хмырь-Лаврентий - там восседал романтизированный кокаином Мефистофель, готовый выиграть своим лукавством не меньше целого мира.

- Здорово, брат Грегор, перекинемся в Black Jack по-семинарски - в это мгновенье его зубы, глаза и черты сатанической улыбки блеснули зарядом озорного безумия.

- Проигравший выставляет пол-литра и цитирует как можно быстрее две главы Священного Писания на Латинском языке, стараясь закончить цитату раньше, чем соперник допьет огненную воду…

В ответ я лишь глупо улыбнулся, вспоминая подобные казусы, происходящие с нами на семинарской скамье.

Я и опомниться не успел, как в моих руках оказалось два туза.

- Москва! - победоносно и легкомысленно возопил во мне не гороховый, но азартный Мендель.

Партий было три и во всех я вышел победителем.

- Ах, как мне сегодня не везет, - наигранно произнес Хмырь и явил пред мои очи пол-литра вискаря.

- Multum vinum bibere… - выдавил я из себя, но понял, что честь сутаны ронять нельзя… Забыв про клофилин и инсульт падре Исидора, я хлебал ирландское пойло, закусывая лимоном, и наслаждался притчей о злых виноградарях и историей сотворения мира, цитируемых Хмырем на превосходной латыни. Он закончил словами: «…И предаст виноградник иным делателям…», налил себе 150, залпом выпил и сказал уже без демонизма в глазах.

- Чихал я на ваш филиал, я не отступлю, пока не стану Архиеписко пом Пражским.

- Помнишь судьбу Годзиллы; тот тоже хотел называться Высокопреосвященством, - попробовал я возразить из тарелки с устрицами.

- Мне это не грозит, я - реалист… В общем, Мендель, иди, считай свой горох, пиши веселые статейки в научные журналы, а у меня на пути не становись… Ты наши методы знаешь, прощай и Memento mori!

Шатаясь и распевая Gaudeamus, я вступил на Карлов мост, который то ли от ветра, а то ли от магнитной бури сильно раскачивался… Скоро мой зычный баритон был оценен по достоинству двумя городовы ми. Я пытался сказать, что я - де настоятель монастыря, казначей епархии и вообще - аббат. На это городовые по очереди представлялись то матерью Терезой, то Папой римским. Проснувшись утром в медвытрезвителе, я услышал, как в коридоре кто-то оправдывался перед встревоженным голосом преосвященного Оси.

- Он был в штатском и пел что-то непристойное.

- Ваше-таки собачье дело ловить убийц и преступников, а не аббатов на спецзадании.

«Какая вопиющая глупая непросвещенность царит в этих силовых органах… Сказать, что Gaudeamus - это непристойно», - подумал своей тяжелой головой уставший и озадаченный субъект в рваном сюртуке, накрытый поверх своего хозяйственного преподобия грязным рединготом серого цвета, который вчера вечером был аббатом Менделем.

- Какой залог, вы ще же, сукины дети, анафемы-таки захотели, - послышался сквозь муки совести моей глас старика Оси. - Эта иезуитская скотина и вас всех купила своими непомерными баксами. О, святые Небеса!

- Ваше…ство, вам нельзя волноваться. Забирайте с собой аббата, и мы все забудем, - отчеканил кто-то в погонах, разумеется после хруста каких-то бумажных изделий…

Дверь в каземат отверзлась, и в нее, хватаясь за сердце вступил багровый от праведного гнева архиепископ пражский… Пинками и подзатыльниками, как непутевый сын, я был препровожден в архиерейский экипаж… Гробовое взаимное молчание, нитроглицерин в слабеющих осиных пальцах и три лошадиные силы на фоне утреннего пражского тумана - так начиналась еще одна глава моей недолгой, но счастливой биографии на этом суетном свете.

Феномен тесного мира

Перед ржавой и скрипучей монастырской дверью остановился эффектный экипаж владыки Иосифа. Оттуда вылетел и я, получив последнюю оплеуху и наказ «приползти тотчас, как приду в порядок».

- Святой старик, агроном от Бога - он не догадывался о том, что замышляет эта демоническая тварь - Лавруша Хмырь, - тягостно раздумывал я, ожидая на следующее утро высокопреосвященного у приемной.

- Эх, Мендель, Мендель…Вот ты, пропащая твоя душа, сидишь тут, как вяленый опоссум, и таки ничего не знаешь! Хмырь укатил в Антверпен, где забронировал билеты до Берега Слоновой Кости, а послезавтра к нам прибывает сам Папа Римский святейший Эразм!

- Как Вы сказали? - дело в том, что с горохом, монастырем и банком я потерял всякий интерес к ватиканским делам и даже (к стыду своему) не знал нового Папу по имени.

- Ты ще, - идиёт, или притворяешся, чтобы убить этим старого Осю, которого Хмырь, удирая в Африку, прикончить забыл?

- Так Вы все знаете!

- Не-ет! Я - таки на кофейной гуще с утра пасьянс раскладываю… Пока я все же ж дождусь того знаменательного момента пока их преподобие протрезвеет, меня 236 раз можно отравить, 120 раз придушить и 4 раза взорвать-таки мой экипаж за 300 штук зеленых на масляных амортизато рах…

Успокоившись, Ося дал поручение начистить монастырь до сусального блеска, нанять в городской филармонии приличный мужской хор и вызвать из Вены более-менее сносного органиста, ибо Папа возжелал лично и непременно служить Мессу в моем монастыре…

А то твои шуты гороховые вместо того, чтобы петь, орут, как ржавые иерихонские трубы, а органист, кроме «Мурки» ничего не умеет, да разве еще «Собачий вальс», да и щеб ни одна - таки зараза не посмела курить на монастыр ском дворе, - на костре сожгу! Поваров вызови из английского клуба, и если эти-таки корыстолюбивые свиньи запросят слишком дорого, то скажите - пусть подавятся, нехристи… Вино привезут завтра из Франции… Ну, девок вроде-таки не надо: в общем штук 20-25 максимум хватит, щебы ты, мой верный соратник, стал после меня архиеписко пом Праги.

При этих словах моя нижняя челюсть больно и с грохотом ударилась о мечевидный отросток грудины, а внезапно как будто постаревший Ося выронил скупую начальственную слезу…

- Как же так? Я… я не справлюсь. Alia res sceptrum, alia plectrum (одно дело - жезл архиерея, другое - пастушья свирель {лат.}).

- Ой, вот только не надо мне говорить, ще ты етого совсем-таки не хочешь!

- А я такого и не говорил…-таки, - сказал я, подражая Осиному акценту и мы, ударив по рукам, побрели готовить епархию к приезду Папы.

* * *

Сутки всеобщей суматохи не прошли даром, и на вымытую соборную площадь рано утром приземлился папский цепеллин.

Полтора десятка восколиких менинблеков спустились, шелестя сутанами, на свежевымытую брусчатку, свысока взирая на нашу восточноевропейскую неустроенность. За ними вышла швейцарская гвардия - охрана Папы: все квадратные и в серых сюртуках, чтобы обозначить важность и сакраментальность события. Напоследок по трапу сплыло белое и весьма оформленное облако - Папа…

И тут глаза мои приобрели вид общепитовских тарелок, а к горлу подкатил негодующий ком, - в роли Папы-наместника Христа, блюстителя престола Святого Петра оказался Эразм-филолог - мой бывший сосед по общаге…

В первые секунды я стал размышлять о том, как обозначить свое отношение к нашему знакомству со столь важной персоной. Очнулся от размышлений после увесистого удара по плечу и басобаритонального:

- Здорово, Гришаня, сколько лет, сколько зим!

- Эразм… ваше святейшество… Я… я очень… гм… хм… э… ну, ты, Вы…

- Я тоже рад Вас приветствовать в этот прекрасный день на благоуханной пражской земле. А на этом, товарищи, официальная часть считается оконченной, пресс-конференция - завтра полтретьего, никаких снимков, я устал от этой летающей резинки и хочу отдохнуть… Всем ясно?! - за годы Ватиканского подданства Эразм-филолог не только не приобрел официозных манер, а, скорее наоборот, пытался глумить всякое их проявление искренним душевным эпатажем.

- Ося, Гриша, сейчас сразу к делу, потом обед, а потом, как Бог даст. Ну, мы так и будем здесь изображать из себя саммит ООН или все-таки пройдем в твои гороховые чертоги, а, Мендель; ну где твое хваленое чешское гостеприимство?

Мало-помалу оторопь моя начала проходить, особенно по мере того, как Эразм со знанием дела, сидя в плетеном кресле и закинув ноги на мой рабочий стол, стал анализировать инцидент с Хмырем, иезуитами, клофилином, - вообще все то, от чего у всего клира пражской епархии болела голова последние три недели…

- Вот они где у меня сидят, - занимательно указуя на топографи ческую локализацию глотки, изрек Папа Эразм. - Хапуги ненасытные, и ведь сказать ничего нельзя - взорвут на хрен - вот и летаешь, аки птицезверь на этих химеринах «не щадя живота своего». Тьфу - да и только… иезуиты-троглодиты, антропофаги. Ося, на твоем месте я бы не обольщал ся на счет того, что Хмырь свалил в Родезию… Ибо в Писании сказано: «…И приведет с собою седьмь иных - горще себе». Но, если честно, то чему быть, - тому быть. Уж аще отцы-иезуиты чего-то захотели, то они этого добьются - такова жестокая и слепая фатальная детерминирован ность…

Ну, мы есть сегодня будем, или у славян принято трапезовать словесами да рассуждениями, а Ося, ты не знаешь?

Во все время нашей беседы ни я, ни преосвященнейший Иосиф не проронили ни единого слова, наблюдая за логичностью и непринуж денностью рассуждений Папы.

Пригласили к обеду, на котором Эразм продемонстрировал всем присутствующим, кроме отменного зверского аппетита, еще и тонкое знание всемирной геополитики и осведомленность в вопросах специфики современного искусства. По его словам, оно порождает уродство как социума в целом, так и искаженность частного восприятия глубинных личностных явлений отдельными его представителями.

Холеные менинблеки то и дело пытались облечь папские измышления в одежды ватиканского престола, на что Эразм в конце концов окрестил святых отцов ослоподобными болванами, не смыслящими ничего в колбасных обрезках; после чего те, шурша сутанами, удалились, не доев бланманже.

- Добрые ребята, просто ограниченные… Ну ладно, Мендель, бери Хеннеси, лимон и пошли к тебе в кузницу мысли грядущего века.

* * *

В полумраке кельи тщетно пыталась рассеять всеобъемлющую пражскую тьму стеариновая свечка. Со старых стен по-средневековому смиренно взирали лики мудрецов-просветителей народа, профессиона лов сознательного самоуничтожения, благоверных царей, мудро пользовавшихся властью над судьбами своих народов… Было спокойно. Эразм раскуривал свою трубку, перекинув ноги через подлокотники кожаного «офисного» кресла. Он как всегда был самим собой - тем Эразмом-филологом, внушительным верзилой - интеллектуа лом, жадно пытавшимся творчески преобразовать свое социальное бытие.

- Эрик, вот ты мне как семинарист семинаристу, скажи: как ты до такой жизни докатился? - недоуменно и хмельно-задумчиво вопросил я.

- Да что тут мудрить; это ты не знаешь, чем обернется твое существование и готов искать ответ на этот вопрос, опыляя кисточкой цветки гороха… Не удивляйся, я читал твои статьи; и хоть от них не в восторге, но понял, что им суждено породить новый образ мышления, новую эру… Я же всегда жил стремлением стать… властителем что ли; ростовщичал, глумился над неимущими, двигался по служебной лестнице, срывал цветы наград, рвал в кровь свою кожу о шипы интригантстсва, интриговал сам… Но не со зла, а понимая, что это моя задача и tertium non datur2 кроме как либо стать Римским Папой или не быть вообще… Смешно? Быть может, но не смешнее, чем любая другая жизненная установка… Другая история - то, что мне это все «земное царство» по самые гланды; а все эти - хмыреподобные иезуитишки; извратили заветы Христа до уровня устава Коза-ностры. Поживешь бок о бок с таким зверьем, поневоле веру в жизнь и справедливость потеряешь… Боюсь я за тебя, Гриша, убьют эти гады тебя смертью лютою.

- А, Эрик, брось причитать; это все зовется очень простым словом fatum… Рано или поздно все там будем, - заключил я то ли оттого, что в последнее время утратил жизнелюбие, то ли от приятного действия Хеннеси в мой желудочно-кишечный тракт.

Вскоре мы вообще замолкли; святейшество захрапело величественным храпом на кожаном диване в моей келье-приемной, я же побратался с мифичным Морфием на своей жесткой тахте-полуторке…

* * *

Похмельные утренние рассуждения навели мою мысль на тот факт, что Папа сам себе противоречил: вначале защищая постулаты общеевро пейской модели фатализма в виде жизненных задач, стремлений к уже предуготованному, а затем, чуть не плача и почти булгаковским гипертек стом умоляя меня никогда не связываться с неизвестными (да и со знакомыми тем паче) иезуитами… Будто бы Аннушкино масло могло каким-нибудь образом не разлиться?!

- Кончай дрыхнуть, царь-горох, пошли мессу служить… Не забыл еще, как это делается? А, хозяйственник?.. - громогласно изрек уже совсем проснувшийся Эразм, добродушно окатив меня из чайника ключевой водой, искоренив во мне остатки черных и тягостных раздумий о fatum,е и противоречивости человеческой натуры.

Волшебные звуки органа, внушительная величественность латыни в песнопениях наемного хора и литургических возгласах клира… Все это стимулировало к желанию жить, творить, исправляться, совершенство ваться, не заботясь о суетном, помышляя о Вечном. Вообще - мое глубокое убеждение, что религия познается не по фолиантам мудреной философии монахов, жрецов или людей, к ней принадлежащих, а по исключитель но лишенной всякой ухищренности и вычурности литургике в самом широком смысле этого понятия.

На следующий день провожали Эразма: он летел в Испанию на большой местный праздник. У трапа цепеллина он тихо сказал мне:

- Как только Ося почит в Бозе - сразу дай мне знать, медлить нельзя… срочно вышлю представление о твоем рукоположении в епископский сан. И оторвавшийся от земли дирижабль навеял мне мысль о том, что я видел верзилу Эрика-филолога в последний раз.

1. Просто игра (англ.)

2. Третьего не дано (лат.)

* Продолжение. Начало в № 26, 27